Быть с Николаем больно, потому что я хочу его, несмотря на ненависть к себе. Он нужен мне, чтобы я мог починить разбитые части, которые засунул в самый дальний угол своего шкафа со скелетами.

И это неправильно.

Я использую его, и как бы он ни был влюблен в меня, в конце концов это приведет к обратному результату и разрушит наши отношения.

Если я хочу удержать его, мне нужно исправить себя.

Мне нужно найти способ поговорить с пятнадцатилетним собой после того, как я так долго отталкивал, отвергал и отгораживался от него.

Мои мышцы напрягаются, а мигрень усиливается, когда я вижу женщину, ожидающую меня в коридоре.

Потребность убежать и спрятаться пульсирует во мне с такой силой, что зрение затуманивается. И все же я иду ровным шагом, заставляя себя подавить глубокую ненависть к этой женщине.

Просто подавить ее еще на несколько недель.

Эта выставка вознесет маму к неизмеримой славе, и тогда Грейс ей больше не понадобится. Вот тогда я смогу рассказать об этом родителям и Николаю. Тогда я наконец-то смогу поступить правильно по отношению к нему и своему пятнадцатилетнему «я».

— Чего ты хочешь? — спрашиваю я со вздохом, мой спокойный голос неузнаваем.

Она улыбается, и я едва не задыхаюсь от запаха ее духов.

— О, Брэн. Неужели ты всерьез собираешься отказаться от этой возможности, которая выпадает раз в жизни, из-за какого-то маленького недоразумения в прошлом?

— Недоразумения? — я стиснул зубы, все мои демоны разом вырвались наружу, и я почувствовал, как мой контроль разбивается вдребезги. — Ты только что назвала это недоразумением? Ты, блять, напала на меня, Грейс.

— Я ничего подобного не делала. Ты явно был согласен. Ты поцеловал меня в ответ и притянул к себе. Так что не стой здесь и не заявляй о нападении.

— Я сказал тебе «нет»!

— Тс-с-с, — она осматривается по сторонам. — Что это за тон? Почему ты шипишь и ведешь себя, как та игрушка в виде мальчика-хулигана, которую ты привел с собой? Ты гораздо элегантнее и утонченнее, и тебе стоит подумать о правильной компании. Этот Николай тебе не подходит…

В одно мгновение она стоит на месте, а в другое я бью ее ладонью по лицу, с грохотом ударяя головой о стену. Она смотрит на меня сквозь пальцы широко раскрытыми глазами, и впервые я вижу страх.

Она боится меня. Отлично.

— Не смей произносить его имя своим гнилым ртом. Не упоминай о нем. Не разговаривай с ним, а если увидишь его, иди в другую сторону, или, да поможет мне Бог, я убью тебя. Я ясно выразился?

Она кивает один раз, ее лицо краснеет.

Желание раздавить ее череп между пальцами ярко пылает в моей колотящейся голове, но я отпускаю ее. Потому что как я могу быть с Николаем, если меня посадят за убийство?

Она выпрямляется и смотрит на меня так, словно у меня выросло несколько голов, а затем отступает, вероятно, почувствовав исходящую от меня убийственную энергию.

Я прислоняюсь к стене, когда она уходит, но все еще не могу избавиться от гребаной мигрени, пульсирующей в голове. Может, мне не стоило возвращаться домой?

Нет.

Я вдыхаю.

Я бы ни за что на свете не променял последнюю неделю, проведенную с Николаем. Держаться за руки, быть на людях, представлять его моей семье и слышать их одобрение. Это была самая счастливая неделя в моей жизни.

До сегодняшнего дня, то есть.

Все будет хорошо.

Я пережил годы. Переживу еще несколько недель.

Я натягиваю на лицо улыбку, когда открываю дверь своей студии.

— Прости за опоздание, малыш. Немного задержался…

Мои слова замирают, когда я слышу звук, который никогда не забуду, ни после одной ночи, ни после года, ни после восьми лет.

— Мммм… Мммм… Мммм… Мммм…

Чернила вырываются из горла, и я захлебываюсь ими, как в ту ночь в душе. Они заливают мне глаза, нос и уши. Они поглощают все мое тело, пока я не вижу Николая только сквозь черную дымку.

Его глаза прикованы к экрану телефона, а этот шум раздается все дальше и дальше, разбивая мои уши, как кувалдой.

Я не знаю, как иду к нему, когда не чувствую ног.

Я не знаю, как мне дышать, когда в горле встал ком.

Кровь капает из его руки, когда он хватается за дно разбитого стакана. Его кровь просачивается в черное озеро, поглощающее меня целиком.

Не думаю, что он меня слышит. Он определенно не видит меня, потому что его прекрасные глаза теперь так же пусты, как и мои.

Я погубил его так же, как погубил пятнадцатилетнего себя.

Это все из-за меня.

Я — гребаная проблема.

Николай наконец поднимает голову, и когда смотрит на меня, впервые с тех пор, как я его встретил, я не вижу в его глазах своего отражения.

Вот что происходит, когда он видит меня. То же самое произойдет, когда меня увидят все остальные.

Вот почему я прятался. Вот почему я не хотел ничего рассказывать.

Я знал, что это лишь вопрос времени, когда за этим последует любое другое поганое признание.

Я наивно полагал, что у меня есть время.

Но у меня его нет.

И никогда не было.

— Ты… ты видел… ты видел… — мой голос звучит как будто из-под воды, а зрение затуманивается влагой.

— Ты видел…

И теперь ты больше не можешь смотреть на меня.

— Брэн… — его слова обрываются, когда я выхватываю кусок стекла из его руки и прижимаю к своей шее.

Все происходит как в тумане, но быстро.

Не знаю, как я оказался на полу, захлебываясь собственной кровью и черными чернилами.

Чернил слишком много, они душат меня, затягивают в свои бездонные глубины. Мой удушенный вдох выходит короткими, прерывистыми рывками.

И вдруг сильные руки обхватывают меня, и моя голова оказывается на твердой поверхности, а на лицо капает влага.

Давление на шею. Кровь повсюду. Во рту. На моей одежде. На его руках.

Я вижу его сквозь мутный красный свет, мои веки почти закрываются.

— Малыш, пожалуйста… пожалуйста… — умоляет он прерывающимся голосом, и я вижу слезы в его прекрасных глазах.

Глазах, которые я превратил в пустоту.

Глазах, которые я уничтожил.

— Пожалуйста, не уходи, малыш, пожалуйста… не оставляй меня… пожалуйста… останься со мной… останься со мной… ты должен остаться со мной… — его губы касаются моего лба, носа, щек, рта.

Он что-то кричит в сторону двери, но я не слышу его слов из-за звона в ушах.

Я протягиваю к нему руку, желая в последний раз коснуться его волос.

Прости меня.

Слова на кончике моего языка, но из них не выходит ни звука.

Моя рука падает, когда чернила поглощают меня целиком.

Наконец-то все закончилось.

Глава 37

Николай

Когда я был молод, я понял, что мое восприятие мира отличается от восприятия других людей моего возраста.

Насилие бурлило в моих венах и ослепляло перед реальностью. Я видел жизнь сквозь красные линзы, и мне это нравилось. Нет, мне это чертовски нравилось.

Я гордился тем, что отличаюсь от других, что прохожу через испытания, к которым многие не осмеливаются подступиться. Я никогда не чувствовал себя подавленным своей ориентацией, своими предпочтениями или наклонностями. Более того, я носил их как знак чести и выставлял напоказ.

Быть би — это не повод для стыда, как сказала мне мама давным-давно.

— Это отличает тебя от большинства, но ты всегда был особенным, сынок. Всегда, — сказал папа.

Я тоже всегда чувствовал себя особенным, как будто могу идти все глубже и глубже, все выше и выше, и ничто меня не остановит.

Впервые я не чувствую себя особенным.

Впервые я наблюдал, как моя жизнь рушится вокруг меня, когда стоял в руинах, окруженный яркой кровью.

Она была повсюду — на его шее, на рубашке, на руках, на полу, на мне.