Сейчас мне кажется, будто он никогда и не уходил.

Он заливает свои травы в прозрачном чайнике горячей водой, затем ставит его на поднос с двумя чашками и несет сюда.

Брэн садится напротив меня, между нами стоит поднос на журнальном столике. Звук грозы и проливного дождя на какое-то время становится единственным шумом.

— С чем на этот раз этот дурацкий травяной чай?

— С лимоном и имбирем, — говорит он, а затем смотрит на часы, чтобы засечь время.

Раньше я бы заполнил тишину и ухватился бы за любую возможность поговорить с ним, побыть рядом. Я бы уже либо прижимал его голову к своему бедру, либо использовал как подушку.

Однако прямо сейчас я заставляю себя сидеть на месте и молчать, мои пальцы впиваются в спинку дивана, чтобы не дать им сделать какую-нибудь глупость и разрушить этот план.

Брэн смотрит на свои часы, кажется, целую вечность, прежде чем наконец поднимает глаза и испускает долгий вздох.

— Зачем ты привез меня сюда?

— Чтобы услышать твой ответ на мой предыдущий вопрос. Ты хочешь, чтобы все это закончилось?

Его кадык подергивается вверх-вниз, когда он сглатывает. Удары молний отбрасывают резкий свет на его красивое лицо, а вдалеке раздаются раскаты грома. Молчание длится несколько тяжелых секунд, прежде чем он склоняет голову и качает ею.

Мне приходится подавить улыбку, потому что, черт возьми, он чертовски горяч.

Можно я просто трахну его?

Нет, Коля. Хоть раз контролируй свое гребаное либидо и оставайся в режиме ожидания.

— Используй слова. И смотри на меня, когда говоришь.

Он медленно поднимает голову, его глаза погружаются в мои. Дождь, барабанящий по крыше, задерживается на несколько мучительных ударов, прежде чем он заговорил напряженным голосом.

— Я должен произнести это вслух?

— Да.

— Я не хочу, чтобы это заканчивалось, — его голос настолько тихий, что я едва его слышу. — Теперь счастлив?

— Нет.

— Что… почему?

— Я не хочу возвращаться к тому, что было раньше.

Его губы приоткрываются, он дергает за свои дурацкие волосы, а голос звучит напряженным, даже сдавленным.

— Тогда зачем спрашивал? Зачем привез меня сюда? Это… игра?

— Возможно.

— Если ты думаешь, что можешь играть со мной…

— А почему, блять, не могу? Разве ты недостаточно поиграл со мной?

— Я… не играл.

— У нас разные мнения на этот счет, — я наклонился ближе, сидя в своем кресле. — Вот как это будет, Брэндон. Мне плевать, раскроешь ты свою ориентацию или нет. Это твое решение. Но ты больше не будешь постоянно уходить.

— Но все дома…

— Ничего не хочу слышать. Если ты хочешь меня, то только на таких условиях.

— А если я не смогу?

— Дверь вон там. Не дай ей ударить тебя, когда будешь выходить.

Вены на его шее почти лопаются, и он крепче хватается за волосы, дергая и дергая их. Я вижу противоречие в его глазах, и мне это не нравится. Мне не нравится, что он причиняет себе боль, и часть меня хочет остановить это.

Но я не буду этого делать. Потому что Брэн из тех, кого нужно спустить с высоты.

Он балансирует на грани, я чувствую это и ощущаю в воздухе его внутренний конфликт.

Всего один толчок.

Я достаю телефон.

— Что будешь делать, опрятный мальчик? Дай знать, если собираешься уйти, чтобы я мог позвонить кому-нибудь другому.

Его глаза вспыхивают ужасающей яростью, и он опускает руку, напрягая мышцы. Ни конфликт, ни тревога больше не накатывают на него волнами. Остался только гнев, застывший в его глазах.

— Так это и есть твоя цель? Избавиться от меня, чтобы вернуться к своим приятелям по сексу?

— Почему тебя это волнует?

Он вскакивает, огибает стол и забирается на меня сверху. Сжимает в кулак мои волосы, колени прижаты по обе стороны от меня. Ело тело нависает над моим, вибрируя от напряжения, даже когда его голос звучит ровно и угрожающе.

— Ты прикасался к кому-нибудь еще, Николай? Мм?

Я смотрю на него, сжимая и разжимая руку на диване, чтобы не схватить его за бедро или спину. Везде, где я могу до него дотронуться. Боже, я чертовски скучал по теплу, исходящему от него, и по ощущению его кожи на своей.

Еще один толчок. Крохотный.

— Почему ты спрашиваешь? Ревнуешь?

— Не играй со мной. Я даже не соглашался на этот чертов разрыв, так что формально мы все еще вместе. Так скажи мне, Николай. С кем ты трахался? С Саймоном? С кем-то другим? Не смог удержать свой член в штанах, да? Ты жалок.

— Если я жалок, то кто ты? Сумасшедший?

— Если ты не скажешь мне, я уйду прямо сейчас. Кто это был? Кто занял мое чертово место?

— Никто.

Его глаза расширяются, и хватка на моих волосах ослабевает, хотя и продолжает удерживать меня на месте.

— Правда?

— Правда.

— Сюда никто не приходил?

— Нет.

— Почему?

Потому что это наше место и всем другим сюда вход воспрещен.

Но вместо того, чтобы сказать это, я пожимаю плечом.

— А что насчет тебя? Ты трахался с кем-нибудь еще? Мне нужны имена и адреса.

— Ты псих, — он слегка улыбается, прежде чем покачать головой. — Никого не было. Я даже не люблю секс.

— Очевидно, что любишь.

— Только с тобой, — шепчет он, поглаживая пальцами мой пульс рядом с бинтом.

Только с тобой.

Меня переполняет изнутри гордость, и я хочу разобраться в этом вопросе, но не сейчас, поэтому вместо этого задаю самый важный вопрос.

— Значит ли это, что ты останешься?

Его ответ приходит в самой красивой форме.

Мой цветок лотоса смиренно вздыхает, прижимаясь губами к моим.

Глава 23

Брэндон

Я пережил несколько недель, когда едва мог дышать, поэтому прилив жизни, пронизывающий меня, кажется мне чуждым.

Пьянящим.

Вызывающим зависимость.

Я снова в ловушке, совершенно беспомощен в объятиях мужчины, который перевернул мой мир с ног на голову и отказывается уходить.

Человека, из-за которого я почти не сплю с прошлой недели, больной таким беспокойством, какого никогда не испытывал.

Даже за себя.

Я прижимаю свой язык к его языку и целую глубже, мои пальцы тянут и тянут его за волосы, пока он не застонет у меня во рту.

Пока я не опьянею от его вкуса, запаха и тепла. От его дыхания и ощущения его напряженных мышц под моими.

Но самое главное — от пульса, бьющегося в его горле.

Он жив.

Он здесь.

Его руки ложатся на мои бедра, притягивая к себе, и он целует меня с такой же яростью, зарываясь в тот уголок моей груди, к которому у меня нет доступа.

Но мне все равно.

Пока я чувствую, как его сердце бьется о мою грудь, пока слышу его рыки удовольствия, пока чувствую его пьянящий аромат, я могу барахтаться в ненависти к себе.

Я могу справиться с этими злобными голосами.

Я могу притвориться, что я не пустота, не имеющая никакого чувства идентичности.

Я могу вынести все, что угодно, пока у меня есть он.

Потому что Николай — единственный, кто вытаскивает поцелуями боль из меня, пусть даже на время.

Я провожу губами по его челюсти, высокой скуле, а затем по шее, стараясь не касаться пластыря, закрывающего рану.

Вибрация его стона вызывает во мне дрожь, которая заканчивается на моем твердеющем члене.

— Мне жаль, — шепчу я, снова и снова целуя пластырь. — Мне очень жаль.

И не только потому, что я не смог вовремя его спасти.

Мне жаль, что я трус, который не может поцеловать его на людях, но нуждается в нем наедине.

Мне жаль, что я сдался после того, как он прекратил отношения, хотя должен был бороться за него.

Но больше всего мне жаль, что я вообще ему нужен.

Я нуждаюсь в нем так, что словами не передать, и он единственный человек, к которому я испытываю подобное, но он может заполучить любого, кого захочет, учитывая, что он безгранично уверен в своей ориентации.