Хотя это зависит от того, что он скажет сегодня вечером, потому что я больше не позволю ему поступать по-своему.

Пришло время делать все по-моему.

Я еду более длинным маршрутом к пентхаусу, наслаждаясь ощущением его тела, прижатого к моему. И просто чтобы поиздеваться над ним, я ускоряюсь.

Его пальцы крепче сжимают мои плечи.

— Будет легче, если ты обнимешь меня за талию, — кричу я, перекрикивая ветер.

— Ни за что.

— Никто нас не узнает. Расслабься, чувак.

— Я тебе никакой не чувак! И я не обниму тебя за талию, как какая-нибудь девчонка.

— Ни одна девушка не обнимала меня за талию во время поездки на байке. А вот Саймон — да, — поддразниваю я.

Его тупые ногти впиваются мне в плечи, и я чувствую их сквозь куртку. Он определенно делает это не для того, чтобы удержаться за меня.

— Еще одна причина не делать этого, — он звучит напряженно, борясь с гневом, накатывающим на него волнами.

Я уже упоминал, что люблю нажимать на его кнопки?

— Что, если я скажу тебе, что никто, кроме тебя, не ездил на моем мотоцикле?

— Ты только что сказал, что Саймон обнимал тебя.

— Я пошутил.

— Пошел ты.

Я немного нажимаю на тормоз, и он еще сильнее врезается мне в спину. На этот раз он обнимает меня за талию, сцепляя пальцы на моем прессе.

А я ведь могу к этому и привыкнуть.

Как раз в тот момент, когда я подумываю отложить поездку домой, небесные врата открываются и начинается дождь, и мы за считанные секунды промокаем.

— Чертова погода в Великобритании, — кричу я.

Я чувствую, как его грудь упирается мне в спину, но он говорит ровно.

— Что есть, то есть.

— Все или ничего, да? — спрашиваю я, и не уверен, что речь уже о погоде.

— Видимо, — тихо говорит он.

Я доезжаю до здания и паркую байк на подземной парковке, затем спрыгиваю и снимаю шлем.

К счастью, мне удалось не намочить волосы. А вот остальная часть меня — это совсем другая история.

Я замираю, когда передо мной открывается самый сексуальный вид.

Белая футболка Брэна стала прозрачной, прилипла к его мышцам и обнажила его соски будто в стриптиз-шоу. Мой член дергается, и мне приходится посмотреть вверх, чтобы не получить нежелательный и совершенно неловкий стояк.

Я пытаюсь доказать свою точку зрения, черт возьми.

Будь спокоен.

Не горячись.

Не сдавайся, блять.

— Это немного неудобно, — бормочет Брэн, пытаясь расстегнуть ремешок на подбородке.

Я отталкиваю его руку и делаю это за него, затем снимаю шлем.

— Я мог бы сделать это сам, — ворчит он.

— Или ты можешь просто сказать «спасибо».

— Спасибо.

Чтоб меня.

Я не привык к этой послушной его версии. Да, он вежливый и все такое, но сегодня он особенно послушный.

Как будто ходит по краю обрыва.

Он смотрит на меня, и его глаза расширяются, когда он фокусируется на моей шее, вероятно, на пластыре.

Мой взгляд следует за его рукой, когда он тянется к нему, но затем сжимает ее в кулак и засовывает в карман.

— Ты действительно в порядке?

— Не притворяйся, что тебе не все равно.

Между его бровями появляется хмурая морщинка.

— Почему мне должно быть все равно?

— А почему нет?

— Думай обо мне, что хочешь, но мне не нравится видеть, когда тебе больно.

— Если бы это было правдой, ты бы навестил меня в больнице.

— Я наве… — он обрывает себя на полуслове и отводит взгляд в сторону. — Неважно.

— Важно. Посмотри на меня.

Он медленно поворачивается, и нетипичный блеск боли охватывает его лицо.

— Ты приходил? Почему я никогда тебя не видел?

— Ты спал, — он потирает затылок. — Мне удалось проскользнуть мимо Джереми и Гарета, когда они разговаривали с врачом. Но вскоре мне пришлось уйти, так как Лэн искал меня, собираясь опять устроить драму.

Так он приходил.

Это была не моя фантазия, что он сидел рядом со мной и гладил мои волосы.

Неужели этот лакомый кусочек информации должен вызывать у меня такое охренительное чувство?

Остынь. Ты должен мыслить здраво, иначе ничего не получится.

Я направляюсь к лифту, не дожидаясь, последует ли он за мной. Он идет, ковыляя следом. Прогулка проходит в удушающей тишине, не считая звука воды, капающей с нашей одежды на землю.

Или в борьбе с тем, чтобы не пялиться на его просвечивающую футболку.

Часть меня хочет загнать его в угол и полакомиться его губами, насытиться теми неделями, когда его не было в моей жизни.

Вранье.

С тех пор, как я впервые увидел его, он никогда не исчезал из моей жизни. Никогда.

Я должен сдерживать себя и не прикоснуться к нему, не делать первый шаг, потому что если я поддамся этому желанию, то снова вернусь к той модели поведения, на которой все и закончилось.

На этот раз все будет по-другому.

Лифт звякает, и я захожу в пентхаус. Чувствую, как Брэн позади меня наблюдает за пространством, как будто заново изучает его или ищет что-то.

Я иду в спальню и возвращаюсь с полотенцами и сменной одеждой.

Он кивает и откашливается, словно избавляясь от чего-то, застрявшего в горле.

— Спасибо.

Я ничего не говорю и возвращаюсь в спальню, раздеваюсь, вытираюсь и надеваю шорты.

Забудьте о футболках. Они мне не нравятся, и я не собираюсь притворяться, что это не так.

Когда я возвращаюсь в гостиную, то обнаруживаю, что Брэн тоже переоделся в серые шорты и белую футболку, которую я ему дал. Они свободные и не облегающие, но даже в мешке из-под картошки он будет выглядеть раздражающе сексуально.

А еще мне очень, очень нравится видеть его в своей одежде. Приходится отвести взгляд, потому что я начинаю возбуждаться от этого вида.

Он кладет свои вещи в стиральную машину и кричит:

— Николай, принеси мокрую одежду, когда переоденешься.

Несмотря на то, что я уже здесь, я возвращаюсь в комнату и забираю все, что оставил на полу в ванной.

Нет другого способа описать его взгляд, кроме как снобистское пренебрежение.

— Ты не мог бы их во что-нибудь положить? С них течет вода.

— Хорошо, мам, — издеваюсь я.

Он с раздраженным вздохом вырывает одежду из моих рук и кладет вместе со своей, за исключением белой рубашки, которая висит у него на вешалке возле балконной двери. Не стирать белое с цветным, очевидно, является правилом при стирке.

Он лезет в шкаф над собой и достает моющее средство, кондиционер и еще что-то, видимо, полезное для кожи. Покончив с этой бесполезной процедурой, он устанавливает программу для стирки.

Затем он идет на кухню, ставит чайник, который купил, потому что мне плевать на горячие напитки, и достает несколько заварок травяного чая, которые остались нетронутыми с тех пор, как он перестал приходить сюда.

Я не могу отказать себе в удовольствии просто стоять и смотреть, как он перемещается по территории кухни, как будто никогда и не уходил. Теперь его движения стали легче, и он больше не выглядит так, будто ходит вокруг меня как по тонкому льду.

— У тебя нет молока? — спрашивает он, засунув голову в холодильник.

— Нет, бабуль, — снова издеваюсь я.

Он смотрит на меня.

— Почему ты такой?

— Какой?

— Абсолютно неорганизованный. Ты ничем не отличаешься от дикаря.

Я падаю всем весом на диван и кладу руку на спинку.

— Скорее, ты невротически организован.

— Я просто люблю порядок.

— Разве это не называется ОКР¹⁵?

— Нет. Не разбрасывайся терминами, если не знаешь их значения.

— Так точно, сэр.

Он хватает чайник и искоса смотрит на меня.

— Ты закончил с сарказмом?

— А ты закончил ко всему придираться?

Он качает головой с явным недовольством.

Обычно я улыбаюсь и даже вторгаюсь в его личное пространство, но сейчас я пытаюсь сохранять спокойствие, поэтому просто наблюдаю за ним.

Я скучал по его присутствию здесь, даже если он всегда и во всем ведет себя как мудак. Без него это место было похоже на чертову тюрьму.