Твой прощальный подарок.

Я нажимаю на прикрепленное видео, и все мое тело напрягается.

На видеозаписи видна экстравагантная гостиная с плюшевым ковром и белым диваном. Юная версия Брэна, не старше пятнадцати или шестнадцати лет, сидит в углу и черкает что-то в блокноте. Мои пальцы сжимают корпус телефона, когда я вижу Грейс, сидящую рядом с ним, с тонкой рукой, перекинутой через его плечо. На ней красный атласный топ и шорты, которые определенно сюда не подходят.

— Я просто не понимаю, — он вздыхает. — Что есть у Лэн, чего нет у меня?

— Ничего, милый, — воркует она и гладит его по волосам.

— Но он получает всех девушек.

— Они не имеют значения. Ты тот, кто предназначен для величия.

— Правда? — он смотрит на нее, овечьим и полным надежды взгляд, и мое сердце начинает бешено колотиться под грудной клеткой.

— Правда, — ее скрипучий фальшивый мягкий голос эхом отдается в воздухе. — Что касается девушек, то они никто. Я более зрелая и красивая. И знаешь что? Я нахожу тебя гораздо более харизматичным, чем он.

— Ты… так считаешь?

Она целует его, и он обхватывает рукой ее шею, чтобы поцеловать в ответ, но это в лучшем случае неловко и неуверенно.

Кусок гребаного дерьма, кажется, не замечает этого, расстегивая пуговицы на его рубашке.

— Я заставлю тебя почувствовать, что ты лучше него, и однажды сделаю тебя его Богом.

Он кивает, но не прикасается к ней, пока она целует его шею, грудь, а затем спускает штаны. Он вздрагивает, когда она обхватывает рукой его член. Он пытается отстраниться, когда она снимает шорты и устраивается на нем сверху.

— Мне… это не нравится, — шепчет он, и его голос такой низкий, что я бы его не услышал, если бы не включил громкость на максимум.

— Тс-с-с, милый. Я обещаю, что тебе понравится, — она подрочила ему еще несколько раз. — Видишь, ты уже твердый.

— Грейс… — он сглатывает, красные пятна покрывают все его тело. — Я не думаю, что мне нравится секс… пожалуйста, перестань….

— Ерунда, милый. Всем нравится секс, — она гладит его по волосам, а потом шепчет: — Ты же не хочешь, чтобы тебя считали странным по сравнению с твоим братом, Брэн? Твои мама и папа будут очень разочарованы.

Он трясет головой, и она насаживается на него одним движением. Он кричит. И не от удовольствия.

Крик, похожий на «нет».

Но теперь его больше не слышно, потому что она зажимает ему рот рукой и стонет. Приглушенные звуки, которые вырываются у него, когда он пытается вывернуться, будут преследовать меня до конца моей гребаной жизни.

— Мммм… Мммм… Мммм… Мммм…

В воздухе раздается звук разбивающегося стекла, и по моей руке распространяется ожог. Я понимаю, что раздавил стакан, и чувствую, как вода и кровь стекают по запястью и капают на пол, но не могу отвести взгляд от его лица.

Растерянность.

Боль.

Злость.

Звериный рык раздается вокруг меня, и я понимаю, что он мой. Мое тело вибрирует от ярости, настолько сильной, что зрение застилает чернота. Демоны, о существовании которых я и не подозревал, наполняют мою кровь, а в затылке образуется давление.

Я смотрю и слушаю, я знаю, просто знаю, что пути назад уже нет.

Глава 36

Брэндон

Иногда я чувствую, что со мной все в порядке. Я немного могу дышать, могу двигаться, бегать, говорить и улыбаться.

Я могу существовать и не страдать от метафорического кровотечения в моей проклятой голове.

В другие дни я чувствую, что меня наказывают за хорошие дни. Наказывают за то, что я чувствую себя счастливым, когда у меня нет на это права.

Дни, когда у меня чешется запястье, а мой разум превращается в сатиру из жгучих эмоций и пульсирующих импульсов.

Дни, когда трудно дышать, не захлебываясь липкими чернилами, заливающими мой мозг с того самого дня, когда я отказался от контроля из-за своей испорченной гордости.

Сегодня один из таких дней.

Сегодняшний день начался с того, что я проснулся в объятиях самой прекрасной, самой ласковой души, которую я когда-либо встречал, и почувствовал, что испачкал его своими чернилами.

Я чувствовал, что запятнал его, зарывая все глубже в черную дыру моего существования, пока он тоже не погрузится в нее.

Пока у него, как и у меня, не будет выхода.

Вот почему я не хотел, чтобы он видел настоящего меня. Я не хотел, чтобы вообще кто-либо меня видел. Потому что, как только они переступят порог идеального образа и заглянут внутрь, они найдут там грязный, бесхребетный кусок гребаного дерьма, худший враг которого — его собственный разум.

Николай проснулся от того, что я вытирал пятна с его груди и думал, что я глажу его. Он улыбался, а я не мог смотреть ему в глаза, чтобы не провалиться еще глубже в эту грязную дыру в своей душе.

Он улыбался, и какое-то время все было хорошо.

До определенного момента.

Пока Грейс не решила прийти на ужин, и мне снова не пришлось сесть напротив нее и притворяться, что меня не разрывают на части мои демоны. Мне приходилось глотать пищу и заставлять себя есть, когда желудок требовал вывернуть ее наружу.

Стало еще хуже, когда рядом сидел Николай. Чем больше он наблюдал за мной, словно мог содрать с меня внешний слой и увидеть все уродливые части, тем больше усиливалась тошнота.

Раскалывающаяся мигрень била по затылку и мутила зрение, когда я пытался дойти до студии.

Я едва успел сказать папе о том, что мы договорились уехать завтра, прежде чем выскочил из его кабинета.

Если бы остался, то взорвался бы. В последнее время я чувствую себя бомбой замедленного действия, готовой вот-вот выплеснуть все, что накопилось в душе, и испортить маме выставку, как неблагодарное отродье.

Она была на седьмом небе от счастья, когда Грейс подписала с ней контракт. Я был на седьмом небе от счастья, когда она решила давать частные уроки мне вместо Лэна.

Впервые кто-то из художников назвал гением меня, а не моего его-святейшество-близнеца.

Впервые я почувствовал себя более важным, чем он.

Лэн никогда не любил Грейс и не ладил с ней, и это заставило меня еще глубже попасть в ее ловушку.

Он говорил мне, чтобы я не ходил на ее уроки, и что он поговорит со своим учителем рисования, чтобы он мог обучать нас вместе. Но я отвечал ему что-то вроде: «Это не твое дело, придурок» и «Перестань завидовать», а потом пошел к ней просто из вредности.

Только повзрослев, я понял две вещи. Во-первых, с самого раннего возраста самовлюбленность Лэна столкнулась с ее самолюбием, и он, вероятно, видел ее такой, какая она есть, пусть и ненамеренно. Причина, по которой она не выбрала его, заключалась в том, что она не могла его контролировать. Он всегда был слишком острым на язык и манипулирующим, так что ее тактика на него не подействовала бы.

Во-вторых, в то время она обхаживала меня. Она говорила нужные вещи, нажимала на нужные кнопки и использовала мою любовь к искусству и родителям, чтобы подтолкнуть меня туда, куда хотела.

И это сработало как по волшебству.

Для нее. Но не для меня.

Еще до Грейс я не любил физических прикосновений. Я целовался с несколькими девушками, и некоторые из них иногда делали мне минет, но мне приходилось сдерживать себя, чтобы не отталкивать их каждый раз, когда они прикасались ко мне. Мне приходилось играть в игру и притворяться, что все в порядке.

Лэн, Илай и Реми постоянно говорили, что трахаться — это очень здорово, и я чувствовал себя крайне отчужденным в их мужских разговорах. Поэтому на какое-то время я заподозрил, что, возможно, я гей. Может быть, причина, по которой физические прикосновения вызывали отвращение, заключалась в том, что я играл за другую команду.

Эта мысль пугала меня до чертиков. Помню, я думал: «Почему Лэн не мог быть близнецом-геем? Почему это должен быть я? Он и так прекрасно умеет привлекать всеобщее внимание, так почему бы ему тогда не быть другим?».