Забыть.

Отрицать.

Притвориться.

Контролировать…

— Вау, у тебя такой огромный член. И, о боже, эти пирсинги просто фантастические!

Слова, произнесенные не кем иным, как Кларой, заставили меня отказаться от любой формы решимости, за которую я хватался. Я позволяю себе свободно падать головой вперед, мой мозг преодолевает тошноту в горле и разливается вокруг меня.

Я открываю дверь и вижу Клару, стоящую на коленях между ног Николая, ее руки обхватывают его член.

Он сидит на кровати, опираясь на ладони, и на нем только трусы-боксеры, которые Клара стянула, чтобы освободить его член.

Теперь она держит его в руках, наблюдая, удивляясь и восхищаясь.

Как только я появляюсь в дверях, его взгляд устремляется на меня, глаза мгновенно темнеют, а губы приподнимаются в жестокой ухмылке.

— Зови меня малышом, Клара.

— Не могу дождаться, когда ты засунешь в меня этот огромный член, малыш.

Все происходит за долю секунды.

Красная дымка застилает мое зрение, пока я не вижу только этот гребаный цвет.

По дороге сюда я думал, что ярость вызвана тем, что Клара снова стала Кларой.

Я думал, это из-за того, что Николай прикасается к ней.

Но только в этот самый момент на меня обрушивается удручающая правда.

Меня никогда не волновала Клара. Ничуть. Вообще.

Меня выводит из себя не она. А ее прикосновения к Николаю.

Дело не в ней. Дело в нем.

Черт побери.

Я протискиваюсь в дверь, хватаю ее за волосы и поднимаю на ноги. Она вскрикивает и спотыкается, наконец-то убирая от него свои когти.

— Что за… — она обрывает себя, когда я рывком поднимаю ее на ноги, и ее глаза расширяются, когда встречаются с моими. — Брэн… это не то, что ты думаешь. Мне просто было одиноко и больно от твоего отказа, и… и…

— Заткнись, — мой голос ровный, но твердый, и ее губы складываются в букву «О».

Я никогда не разговаривал с Кларой таким тоном. Не когда она изменяла. Не когда все называли ее золотоискательницей.

Все это время я не ненавидел ее.

Я ничего не чувствовал к ней, чтобы ненавидеть.

А сейчас мне хочется обхватить ее шею и смотреть, как жизнь покидает ее подлые глаза.

— Убирайся, — говорю я, по-прежнему спокойно, несмотря на сдерживаемый хаос, бурлящий внутри меня.

— Малыш, пожалуйста…

— Не-е-ет, — обрывает ее Николай, вырывая ее из моей хватки и подталкивая к двери. — Он не твой гребаный малыш.

Теперь он одет, если трусы-боксеры можно считать одеждой, и я отвожу взгляд от него.

Если я этого не сделаю, у меня возникнет искушение ударить его, а я, блять, не дерусь.

Клара смотрит между нами, нахмурив брови, и я пристально смотрю на нее, засунув руки в карманы, не говоря ни слова.

— Пошла вон, — рявкает Николай и швыряет в нее сумку Chanel. — Чтобы я тебя больше не видел.

Она хочет сказать что-то еще, но взгляд Николая, кажется, пугает ее до глубины души, потому что она выбегает из комнаты, как будто за ней гонятся.

Вскоре я слышу шум лифта, но ее запах не исчезает.

Чертовы цветы.

Он задерживается в комнате и на мужчине позади меня, как призрак.

Да пошел он к черту.

Не желая встречаться с ним взглядом, я направляюсь к двери.

— Ну, тогда спокойной ночи.

— Нет, блять, — он захлопывает дверь, ударяя ладонью рядом с моей головой. Его грудь прижимается к моей спине, прислоняя к дереву, а горячее дыхание шепчет мне на ухо: — Ты никуда не пойдешь, цветок лотоса.

Глава 13

Николай

Я чувствую, как пламя сомнения и воинствующего конфликта волнами накатывает на мой цветок лотоса, и мне хочется высунуть язык и поглотить его.

Засосать между губами.

Разгрызть зубами.

Мышцы спины Брэна напрягаются под моей грудью, как всегда, когда он пытается бороться, убежать или отвергнуть все, что таится в его презрительной голове. Я перестал пытаться понять, как работает его разум, дать ему пространство или быть логичным в отношении этих эмоций, захлестывающих меня.

Но пока получается ужасно.

Я всегда действовал из принципа сначала сделать, а о последствиях думать потом. Нет причин, почему это должно измениться сейчас.

Кроме того, он явно хочет меня. Я вижу это в его загадочных глазах, которые часто скрывают его чувства, но, когда маска спадает, я замечаю свое отражение в кораллово-голубых глазах, окруженное ореолом похоти.

Конечно, есть и ненависть, и пренебрежение. Есть смятение и самосохранение. Но кому какое дело до этих неважных эмоций?

Уж точно не мне.

Напряжение нарастает всякий раз, когда мы находимся в одном пространстве. Неважно, на публике или в моей тесной спальне. Если он здесь, я взмываю ввысь, окрыленный его присутствием.

Зверь во мне хочет вытащить скрытого в нем зверя и поиграть.

Я хочу разрушить его контроль, уничтожить его образ золотого мальчика и сломать его жизнь.

Я хочу впиться зубами в его кожу и насытиться похотью, исходящей от его невысказанных слов.

Пока не иссушу его.

Пока от него ничего не останется. Или от меня.

Я придвигаюсь еще ближе, так что полностью закрываю его собой, а моя растущая эрекция прижимается к его упругой заднице.

Нет нужды говорить, что я был тверд как скала с тех пор, как он оттолкнул от меня Клару. Мне хочется думать, что он не хотел, чтобы она прикасалась ко мне, а не наоборот.

Потому что он сказал ей уйти и не пошел за ней.

Можете считать, что я заблуждаюсь, но я предпочитаю верить, что его спокойный гнев был вызван чувством собственности в отношении меня.

Он ерзает, его задница случайно — или не очень случайно — задевает мой член, и я стону.

Господи-блять-твою-мать.

Какого хрена простой контакт превращает меня в животное? Мысль о том, что я хочу обладать им, тикает в моем мозгу, как бомба, заглушая любые другие мысли. Не то чтобы у меня их было много, когда он рядом, но все же.

Он приближается к двери, как будто может сбежать от меня. Это невозможно ни в этой жизни, ни в любой другой, если я буду иметь на это право.

— Не прикасайся ко мне, — приказывает он, но в его голосе не осталось ничего от обычной надменности, которой он дышит вместо воздуха.

— Но мне нравится прикасаться к тебе, мой прекрасный принц.

— Мне плевать на то, что тебе нравится, и я не твой прекрасный принц, — он разворачивается, вся масса его тела подается вперед, глаза пылают таким чертовски диким огнем, что мне хочется раздуть его и сделать ярким, как ад.

Он пытается оттолкнуться от меня, но я упираюсь руками в дверь по обе стороны от его головы, моя грудь толкает его. Я так близко, что чувствую запах алкоголя в его дыхании и вижу огонь, горящий в его глазах.

Еще.

Я ухмыляюсь, глядя на его пухлые губы.

— Кто-то злится.

— Пошел ты.

— Малыш, ты же знаешь, я люблю, когда ты говоришь мне всякие непристойности.

Он хватает меня за горло, пальцы безжалостно впиваются по бокам.

— Тебе нужно держаться от меня подальше.

— Нет, — я пытаюсь подойти ближе, но он усиливает хватку настолько, что я едва могу дышать. Мои легкие горят, и я чувствую, как вздуваются вены на шее.

— Я убью тебя к чертовой матери.

— М-м-м. Люблю, когда ты становишься грубым.

— Думаешь, я шучу? — его короткие ногти впиваются в мою кожу. — Тронь меня, и я задушу тебя до смерти.

— Скажи мне что-нибудь еще. Твой рот делает меня таким чертовски твердым, — я кручу бедрами и прижимаюсь к его паху.

И черт возьми.

Трахните меня.

— Похоже, я тоже тебя возбуждаю. Если я заберусь к тебе в штаны, то обнаружу, что ты течешь для меня?

— Ты, блять… — его лицо вспыхивает едва заметным оттенком красного, а пальцы сжимаются так сильно, что начинают дрожать.