— Как… он воспринял твою ориентацию? Если твои родители вообще в курсе, — я сделал паузу. — Не возражаешь, что я спрашиваю?

— Я не против любых твоих вопросов, малыш. Серьезно, перестань быть раздражающим британцем. Отвечаю: мне не нужно было ничего рассказывать. Мама и папа увидели, как я трахаюсь с парнем и целуюсь с девушкой в пятнадцать лет. Они были шокированы, но не осуждали. Мама уже чувствовала, что мне нравятся парни, поскольку я подмигивал им, как девушкам. Она просто не была уверена. Папа… ну, он сказал что-то типа: «Конечно, тебе нравится разнообразие. Иначе это был бы не ты». Потом он обнял меня и прошептал: «Лучше предохраняйся и не делай меня дедушкой, пока я такой молодой, ублюдок. Я серьезно». Он просто юморист. А еще он британец.

— Правда?

— У него сложная семейная история, и в нем определенно течет русская кровь, но он вырос в Великобритании и говорит с таким же как у тебя акцентом.

— Как его зовут?

— Кайл Хантер.

— Хм. Думаю, я мог слышать о нем в дедушкиных кругах. Подожди. Твоя фамилия Соколов, а не Хантер.

— Это в честь мамы. Поскольку у папы было несколько фамилий, а мамина фамилия принадлежит Русской мафиозной семье Братвы, они решили дать ее своим детям. На самом деле Николай Соколов — это имя моего покойного прадеда. А я — его великолепное воплощение.

Я улыбаюсь и качаю головой.

— Я рад, что твоя семья принимает тебя несмотря на то, что ты состоишь в мафии.

— Мама и папа — да. Мои тетя и дядя — родители Килла и Гарета — тоже. Все остальные… ну, да, они все еще прошлый век. Я бы не стал водить парня знакомиться с дедушкой или дядей, например. Это было бы просто странно и никому не нужно.

— Значит ли это, что ты водил парня знакомиться с родителями?

— А считается, когда они заходили ко мне? Потому что это была единственная возможность для них с кем-то встретиться.

— Господи. Ты трахался больше, чем Зевс.

— Кто это? Порнозвезда?

— Пожалуйста, скажи, что ты шутишь.

Он прищурился.

— Почти уверен, что слышал о нем раньше. Он актер?

— Он греческий Бог.

— И он был порнозвездой?

— Нет. Он просто… скажем так, много трахался. Как ты.

— Не ревнуй, малыш.

— Я и не ревную.

— А я ревную.

— К кому?

— К чертовой Кларе и всем, кто видел тебя голым.

— Тебе нужна помощь, — я подавляю улыбку. — Ты единственный из нас здесь, у кого было больше секса.

— Да, но у меня никогда не было отношений, и я не к кому не испытывал таких убийственных чувств, как к тебе.

Мои губы приоткрылись, и я прочистил горло.

— Мои отношения были маскировкой. Они никогда… не заботили меня.

— А я тебя забочу?

— Заткнись, — я вырываюсь из его объятий. — Я собираюсь спать.

— Подожди меня!

Огромное тело врезается в мое, придавливая к кровати. Я стону, пытаясь оттолкнуть его от себя, но это невозможно.

Отчасти потому, что я не хочу, чтобы он с меня слезал.

Николай кладет голову мне на грудь, обхватывает за талию и закидывает ногу на мою.

— Ты больше никуда не уйдешь, — он целует мое адамово яблоко. — Спокойной ночи, малыш.

Комок сжимает мое горло, и я не могу проглотить его, когда смотрю в сторону, чтобы увидеть его лицо, утопающее в моей шее, и волосы, раскиданные по подушке.

Вскоре его дыхание выравнивается, и я улыбаюсь про себя.

Разве он не говорил, что не спит в кровати?

Я глажу его по руке и целую в макушку.

— Спокойной ночи, Нико.

Когда я просыпаюсь, то понимаю две вещи.

Во-первых, где-то посреди ночи наши позиции изменились, и сейчас моя голова лежит на груди Николая, он обнимает меня, его татуированная рука перекинута через мою талию под футболкой, а нога находится между моими.

Во-вторых, если часы на тумбочке, показывающие семь утра, не врут, то я облажался.

Впервые за восемь лет я не проснулся в пять. Я вообще больше не пользуюсь будильниками. Я и есть будильник. Я всегда просыпаюсь в пять. И всегда бегаю в пять тридцать.

Но только не сегодня.

Я нарушил свой священный распорядок дня, и теперь весь хаос ворвется внутрь.

Что, черт возьми, я натворил?

Паника мгновенно отрезвляет меня, и вся сонная дымка исчезает.

Я начинаю вставать, но Николай снова заключает меня в свои объятия.

Его пальцы распластались по моей спине, и он поглаживает кожу, бормоча хриплым тоном:

— Еще десять минут.

Мои выдохи становятся прерывистыми, и я вынужден вдыхать запах его тела. Я окружен его всеобъемлющим теплом, и это успокаивает меня по очень странной причине.

Я сдвигаюсь и наклоняю голову, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Не уходи, — сонно произносит он.

И мое сердце так сильно раздувается, что я удивляюсь, как оно не взрывается.

Как я могу уйти, когда он так просит?

Я глажу его острую челюсть, проводя большим пальцем по нижней губе, и Николай издает блаженный стон, который пробирает меня до костей.

Его глаза медленно открываются, и, клянусь, я слышу, как где-то внутри меня раздается треск, когда он ухмыляется.

— Доброе утро, малыш.

Блять.

— Доброе утро, — шепчу я, не доверяя ни своему голосу, ни себе в этот момент.

Я пытаюсь встать, но он снова тянет меня вниз.

— Давай еще пообнимаемся.

— Тебе нравится обниматься?

— С тобой — да.

— Это должно заставить меня почувствовать себя особенным?

— Ты знаешь, что так и есть. Тебе не нужно, чтобы я еще больше подкармливал твое эго.

Я улыбаюсь.

— Пойдем. Я приготовлю нам завтрак.

— Десять минут.

— Я уже пропустил свою утреннюю пробежку. Не хочу пропускать и занятия.

— Пропустить пробежку — нормально. Это не конец света.

Для меня конец.

— Мне нравится, когда в моей жизни порядок.

— Жаль, что теперь я в ней.

— Значит ли это, что ты признаешь свою хаотичность?

— Никогда ее не отрицал. Мне нравится развращать тебя.

— Скорее, я наставляю тебя на путь истинный.

Он разражается смехом, звук хриплый и насыщенный.

— Удачи, блять, в попытках.

— Я — не я, если не готов к небольшому вызову.

— Ты имеешь в виду к огромному.

Настала моя очередь смеяться, и он притягивает меня ближе, прижимая мою грудь к своей, крепко сжимая руку на моей спине, как будто боится, что я исчезну или что-то в этом роде.

— Николай. Ты должен меня отпустить.

— Пять минут.

— Хорошо, — я провожу пальцами по его татуировкам и останавливаюсь, когда дохожу до пустого места возле левой грудной мышцы. — Есть ли причина, по которой ты оставил это место пустым?

— О, это. Оно прямо над сердцем, поэтому я хочу подождать, пока не придумаю что-то особенное.

— Значит ли это, что ты планируешь полностью покрыться татуировками?

— Да, блять. У меня много пустого места на спине и бедрах. Может, ты нарисуешь мне что-нибудь?

— Ты хочешь этого?

— Почему бы и нет? Ты ведь художник, верно?

— Я пишу пейзажи.

— Уверен, ты сможешь придумать что-нибудь такое же уникальное, как я.

— Твое высокомерие просто поражает.

— Не делай вид, что тебе оно не нравится, — он поглаживает мою шею сзади. — Ты когда-нибудь думал о том, чтобы набить татуировку?

— Нет. Не люблю такое. Я предпочитаю, чтобы моя кожа оставалась чистой и нетронутой.

— Ты такой чопорный и правильный.

— Не все могут носить татуировки. Но тебе они идут.

— Ты только что признался, что тебе нравятся мои татуировки?

— Я не говорил, что они мне нравятся.

— К черту меня. Они тебе нравятся. Ты покраснел, малыш.

— Тебе показалось, — я отталкиваюсь, и на этот раз мне удается выбраться. — Я собираюсь приготовить завтрак.

— О, не стесняйся. Иди сюда, — он разжимает обе руки, ухмыляясь, как идиот, пока я иду в ванную.

Мне удается умыться и почистить зубы, не глядя в зеркало, но мне снова приходится спасаться от Николая, когда он пытается облапать меня на выходе.