Не могу поверить, что думаю об этом, но мне бы очень хотелось, чтобы он иногда был похож на своего брата. Не его характером — он чертовски отвратителен, — а тем, как дает себе волю.

— Что он сделал? — осторожно спрашивает он. — Вы снова подрались?

— Нет.

— Ты хочешь сказать, что был в одной комнате с Лэном и не ударил его?

— Я бы с удовольствием сделал это.

— Тогда почему ты этого не сделал? Я уверен, что твой менталитет «сначала бей, думай потом» не был причиной того, почему ты сдержался.

— Нет, не был. Но я знал, что если снова причиню ему боль, то потеряю тебя, а это, блять, не вариант.

Его губы приоткрываются, и мне хочется прикусить нижнюю зубами и пировать на нем, проглотить его целиком и вытравить это болезненное напряжение из нас обоих.

Но тут он открывает свой дурацкий гребаный рот.

— Очень жаль. Ты уже потерял меня.

Я кладу ладони на стойку по обе стороны от него и наклоняюсь к его лицу, пока у него не остается выбора: либо отступить, либо позволить мне поцеловать его.

Он выбирает первое, но в результате оказывается зажатым между мной и прилавком.

— Хочешь проверить это, малыш? — я вторгаюсь в его пространство, пока мои губы не оказываются в нескольких сантиметрах от его.

— Отвали, — приказывает он властным тоном, от которого мой член начинает подрагивать.

— Не в этой жизни.

Он упирается предплечьем в мое горло, едва не сдавливая дыхательные пути, а его глаза светятся опасным гневом и неудержимым вожделением.

— Даже не думай прикасаться ко мне.

— Это ты прикасаешься ко мне. Не можешь оторвать от меня рук, малыш?

— Я пытаюсь оттолкнуть тебя.

— Все равно считается за касание. М-м-м… Я соскучился по ощущению твоей кожи на своей.

— Ты сошел с ума.

— По тебе. Всегда.

— Николай…

— Да, малыш?

Он делает длинный выдох, и я вдыхаю его глубоко в легкие. Травяной чай с медом. Конечно, он будет пить чай первым делом, мой прекрасный принц.

— Слушай, ты, чертов придурок, — его голос глубокий и твердый, источающий властность. — Ты не можешь игнорировать меня, притворяться, что меня не существует, потом причинять боль моему брату после того, как я умолял тебя не делать этого, и возвращаться в мою жизнь, как будто ничего не произошло.

— Я не притворяюсь, что ничего не произошло. Я просто говорю, что буду в твоей жизни, несмотря на все, что произошло. И я игнорировал тебя не потому, что хотел этого. Я был не в себе, и, если бы подошел ближе, все бы обернулось ужасно, особенно из-за дерьма с Лэндоном. Я ударил тебя, Брэн.

— Ты не хотел этого.

— Мне все равно это не нравится. Мне ненавистна сама мысль о том, чтобы причинить тебе боль, даже неумышленно. Меня несколько недель преследовал вид крови, вытекающей из твоего носа. Мне так жаль. Я больше никогда не позволю себе такого. Та ночь перед особняком Элиты была достаточным доказательством того, что я не контролировал себя и был способен причинить тебе боль. Кроме того, я никогда не смогу притвориться, что тебя не существует, ублюдок. Ты повсюду, как чертов воздух.

Его хватка немного ослабевает, давая мне больше пространства для дыхания.

— Ты мог бы мне сказать.

— Также, как и ты с большим желанием рассказал мне о порезах?

Между его бровей появляется линия, и он дышит тяжелее, его грудь поднимается и опускается с трудом, но он не может ответить, потому что даже его лицемерная аналогия не имеет смысла.

— А теперь слушай меня, придурок, — я обхватываю рукой его горло. — Ты не можешь прятаться от меня и требовать узнать меня получше. Ты не можешь зарыться на шесть футов под землей и думать, что все еще можешь читать меня, как открытую книгу. Если я открываю себя для тебя и позволяю увидеть те части меня, которые никому другому не доступны, ты должен сделать то же самое. Ты, блять, в долгу передо мной.

Его губы сжались в линию, и я ожидал, что он откажется или выплеснет на меня свой удивительно разрушительный гнев, но он вздохнул.

— Ты действительно собираешься забыть о Лэндоне?

— Я должен был согласитесь на твое предложение относительно Мии. Можешь сказать «я же тебе говорил».

— Нет, Николай. Мне не доставляет удовольствия видеть твои страдания или конфликты, и я знаю, как сильно ты любишь свою сестру. Но это лицемерие — хотеть забрать Лэна у нее и при этом настаивать на том, чтобы у тебя был я. Лэн — мой брат-близнец, и он всегда будет важной частью моей жизни. Ты ни при каких обстоятельствах не можешь заставить меня сделать выбор. Мне нужно, чтобы ты это понял.

— Я понимаю. Мне жаль.

Его выражение лица смягчается.

— Извинения приняты. Ты постараешься не ударить его в следующий раз, когда увидишь?

— Да. Хотя не уверен, что он сделает то же самое.

— Что ты сделал?

— Я? Это он угрожал мне в моем собственном гребаном доме. Он сказал, цитирую: «Я видел, как ты смотришь на моего брата, некультурная свинья, и говорю тебе прямо сейчас: если ты приблизишься к нему, я переломаю твои гребаные ноги».

Лицо Брэна побледнело.

— Он… знает?

— Я ничего не говорил. Клянусь.

Он качает головой, на его лице появляется страдальческое выражение.

— Тебе и не нужно было.

— Тебе это сильно не нравится?

— Я бы не сказал, что прям не нравится… Я просто пытаюсь понять, почему он ничего мне не сказал. Может, он тоже ждет?

— Ждет чего?

— Неважно.

— Брэндон, — выдавливаю я из себя, и он смотрит на меня с… разочарованием? Болью?

— Что? — спрашивает он обиженным тоном.

— Я ненавижу слово «неважно». Оно стоит на первом месте в моем списке дерьма вместе с «в порядке» и «извини».

— Ну, я тоже ненавижу, когда ты называешь меня полным именем.

Чтоб меня.

Его нижняя губа слегка выпячивается вперед, и я не могу побороть чувство полного обожания, которое захлестывает меня.

Он такой чертовски милый для мудака.

— Этого больше не повторится, малыш, — я обхватываю его затылок и прижимаюсь губами к его губам.

Брэн задыхается, и я проглатываю этот звук. Мой язык проникает сквозь его зубы и встречается с его жадным языком. Я издаю рык, когда он вцепляется пальцами в мои волосы и переворачивает нас так, что я прижимаюсь спиной к стойке, а он наваливается на меня, вдыхая в меня сильную, яростную страсть.

Наши рты враждуют, когда я снова переворачиваю его, заставляя глотать вкус моей агрессии, которую может укротить только он.

Блять, черт возьми. Я скучал по нему.

Я хочу безумия, давления, войны. Я хочу, чтобы весь он был во мне. Чтобы он истекал кровью внутри меня. Разрывался на части ради меня.

— Никогда больше так не делай, — он прижимается к моим губам, его пальцы тянут меня за волосы до боли. — Не смей уходить от меня или игнорировать. Мне плевать, под кайфом ты или в убийственном настроении. Мне плевать, если ты причинишь мне боль. Ты приходишь ко мне не тогда, когда тебе хорошо, а в любое время. Я, блять, все разъяснил?

Я облизываю его нижнюю губу, а потом прикусываю.

— Ты тоже не прячься от меня. Я хочу тебя в чистом виде. Я, блять, все разъяснил?

Его горячее дыхание вырывается около моего рта резкими порывами.

— А если тебе не понравится то, что ты увидишь?

— Не уверен, что ты это заметил, но мне нравится в тебе все — твои наклонности к контролю и ворчливость в том числе.

Я собираюсь закрепить это еще одним поцелуем, когда слышу шум позади себя.

Хотя обычно я не останавливаюсь, когда присутствуют зрители, это не просто кто-то. Это мой Брэн.

Мне требуется нечеловеческое усилие, чтобы отпустить его и отойти.

Брэн смотрит на меня с нескрываемым разочарованием, вынужденный отпустить. Я быстро вытираю ему рот рукавом куртки, но, боюсь, ничто не может скрыть его распухшие губы.

Или мои.

Господи.

Я думаю о том, как лучше поступить, но уже слишком поздно.

Глаза Брэна увеличиваются в размерах, когда в воздухе раздается мужской голос.